Площадь мгновенно покрылась не отдельными телами убитых и раненых, не кучками даже, а рядами и грудами изорванных пулями тел.
Пулеметы били без пауз, то есть, конечно, какие-то смолкали, чтобы перезарядить ленту, сменить воду в кожухах или воткнуть в приемник полный диск взамен расстрелянного, но общий темп огня не снижался.
— Мать твою… — еще не испуганно, просто ошеломленно выдохнул Станислав.
Над нами и вокруг пули засвистели и защелкали тоже, рикошетящие от брусчатки и стен окружающих домов. Хорошо, что под прямые выстрелы мы пока не попали. Да и внимания на удачно скрытую густой тенью машину никто пока не обратил.
Но это ненадолго. Уцелевшие от чудовищного по своим результатам залпа бойцы начали отход. Хотя отходом то, что происходило, назвать было нельзя. Те, кто остался за пределами зоны сплошного поражения, начали просто разбегаться по дворам и переулкам. Остальные же… Под крики, стоны, верещание рикошетов, непрекращающийся грохот выстрелов кто-то пытался отползти назад, кто-то, прячась за трупами, сам старался притвориться мертвым, еще кто-то, укрывшись за ограждением бассейна, уже размахивал прицепленной на штык тряпкой — полотенцем или портянкой, что нашлось под рукой, и кричал сорванным голосом, тщетно пытаясь перекричать адский грохот:
— Сдаемся, не стреляйте, сдаемся!..
И лишь одиночки, от отчаяния, пребывая в шоке или, что самое редкое в таких ситуациях, сохраняя рассудок и боевую выучку, продолжали вести неорганизованный, судорожный огонь. Без всякого, впрочем, смысла, потому что защитники здания, убедившись в своей полной победе, наверное, уже отходили от пулеметов, закуривали, накапливались внизу для вылазки. И лишь отдельные снайперы, снабженные скорее всего ночными прицелами, продолжали для собственного удовольствия гасить последние очажки сопротивления.
К этому моменту я уже выдернул свою роскошную «Испано-Сюизу» из-под огня без малейшей царапины, задним ходом, выворачивая шею в попытках разобрать, что там делается в темноте, дополз до Ильинских ворот, развернулся, не включая фар, медленно поехал в сторону Солянки.
Станислав, по-моему, пребывал в полушоковом состоянии. Он жадно, со всхлипами втягивая дым, курил, откинувшись на спинку сиденья, и даже не спросил, куда я еду.
Понять его можно, но все же до такой степени терять лицо не стоило бы.
В 2047 году мне пришлось вести репортажи с улиц горящего Карачи, когда не удалось очередное восстание мусульманских сепаратистов, попытавшихся в четвертый раз за полвека отделиться от Индийской федерации. Ночь я провел в подвале, где генерал Айюб-Хан отдавал последние распоряжения о порядке и условиях капитуляции, после чего вышел в соседний отсек и застрелился. До последнего мгновения жизни он сохранял абсолютное спокойствие, ни губы, ни пальцы у него не дрожали…
— Может, вам коньяку стоит выпить? У меня есть. И какие дальше будут приказания?
Не знаю, возможно, в моих словах ему послышалась насмешка, но он вдруг повернулся и вцепился мне в рукав.
— Это ты! Ты все знал и не предупредил! Потому и собирался сбежать перед началом…
При свете слабых лампочек приборного щитка я увидел, что оружия у него в свободной руке нет. Не сильно, но резко толкнул в грудь.
— Успокойся. Будь мужчиной. Что я знал? Откуда? Ты мне до последнего не говорил даже, куда и зачем едем. Раньше надо было думать. Разведчики, вашу мать! Даже на верхний этаж Политеха не доперли подняться. Поставили бы сами там пулеметы… Разворачиваются для штурма, а в тылу у них вражеский батальон с тяжелым оружием. Кретины!..
— Он прав, Сидней, — внезапно поддержала меня сидевшая до того тихо, как мышь, Людмила. — Только мы здесь виноваты. С чего ты взял, что в ГПУ осталось не больше сотни чекистов и половина из них на нашей стороне? Кому ты поверил, что у Троцкого надежных войск — только кремлевский полк? Да что сейчас говорить?! Надо думать, может, еще не все потеряно…
— Так куда все-таки ехать? — вмешался я в их спор. — Налево, направо?
— Где мы сейчас?
— Налево — Яузский бульвар, направо — Устьинский мост…
— На мост, через Замоскворечье и к Арбату. Попробуем еще кое-что сделать. Рано отчаиваться. Наступление, наступление и еще раз наступление. Если мы удержим инициативу, то победим. Пусть хоть одна боевая группа выполнит свою задачу, и остальные воодушевятся. А помирать, так с музыкой…
…Надо признать, взял себя в руки Станислав, он же, как выяснилось, Сидней, так же быстро, как до этого сорвался. Глухими купеческими и мещанскими переулками Замоскворечья, где обывателям было, кажется, все равно, что там происходит в центре, мы добрались до Крымского моста, с него выехали на Остоженку.
Здесь было почти тихо, только со стороны храма Христа Спасителя изредка постреливала малокалиберная пушка. Наверное, с броневика или танка.
Дорогой мои пассажиры обсуждали положение, в котором мы оказались.
Станислав все еще не оставлял надежды, что случившееся на Лубянке — только неприятный эпизод. Что все еще можно изменить.
— Предположим, Агранов, Самсонов, Вацетис действительно нас предали. Перешли на сторону Троцкого и Муралова вчера-сегодня или даже с самого начала вели двойную игру. Но есть и другие. Нам обещали поддержку конвойная дивизия, бронедивизион, Ходынский полк, кавалеристы… Они должны были выступить одновременно с нами… Если выжидают, надо их заставить. Любой ценой. И есть еще наши два батальона. Слышишь, — он указал пальцем в сторону едва угадывающегося вдали храма, — бой продолжается. Там до Кремля тоже недалеко. Дождемся утра — посмотрим еще. А пока есть у меня одно дело…
Во дворе приземистого двухэтажного особняка толпились люди, горело несколько костров, перед воротами попыхивали моторами грузовики, в кузовах которых виднелись треноги пулеметов.
Здешние бойцы мало отличались от тех, что я видел на Лубянке. Одетые в штатское и военную форму, примерно так же вооруженные, только настроение их показалось мне не слишком боевым. Курили, перекусывали, грели над огнем руки, переговаривались хриплыми голосами.
Пока Станислав искал старшего, мы с Людмилой потолкались между кострами, прислушались к темам разговоров.
О неудаче штурма Лубянки здесь уже знали, но в основном по слухам, которые имеют свойство распространяться непонятным образом и с немыслимой скоростью. По моим часам с момента начала боя прошло лишь сорок пять минут.
Задачей этого подразделения — батальоном я бы его не назвал — было пробиться к Боровицким воротам и штурмовать их по общему сигналу. Сигнала не последовало, и передовые отряды вели сейчас вялую перестрелку с силами прикрытия «троцкистов», окопавшимися за оградой Александровского сада.
— С утра надо ехать по заводам, поднимать рабочих, раздать оружие…
— Каких там рабочих, деревня одна на заводах, настоящих за войну повыбивало…
— Глупо было, что войск не дождались, пока войска на улицы не вышли, все без толку…
— Точно, как в Питере в семнадцатом…
— Х…. городите. В Москве в ноябре семнадцатого все войска против нас были, и юнкера тоже, а за неделю разделались…
— То семнадцатый, а то сейчас, ты одно с другим не равняй. Теперь ни вождей, ни лозунгов…
— Красные курсанты если по Кремлю ударят, за час все решится.
— Они ударят, только вот по ком, в чем и вопрос.
— Брешут все, никогда армия против Троцкого не пойдет, и станут нас с вами завтра на фонарях вешать…
— Не болтай, чего не знаешь, армия не за Троцким, а за Фрунзе пойдет, а он за нас…
— Ты как хочешь, Михалыч, а я бы сейчас винтовку в кусты, и тишком-тишком домой. Хлопнут нас или те, или другие, а кто мальцов наших кормить будет?..
Обрывки этих и подобных им разговоров я слышал, перемещаясь по двору и стараясь не привлекать к себе внимания.
Пахло вокруг густо, так, что горло перехватывало. В замкнутом квадрате стен и каких-то амбаров неподвижно висела парфюмерная композиция из дыма сырых дров, махорки, дегтя и колесной мази, которыми здесь смазывают сапоги, несвежих портянок, развешанных перед кострами на палочках для просушки, переполненная отхожим местом и просто мочой, обильно стоящей лужами вдоль стен…
Людмила держалась за моим правым плечом как привязанная.
— Что-то непохоже это на лагерь победоносной армии, — тихо сказал я ей. — Или надо немедленно их вести в бой, или к утру половина разбежится. По опыту знаю — волонтерам для начала всегда нужна хоть маленькая победа, а главное — постоянная и настойчивая агитация, иначе они задумываться начинают…
— Будто я не понимаю. Сейчас Станислав вернется, посмотрим…
— Не мое, конечно, дело, но, может, его лучше вправду Сиднеем называть? Вроде как поддержку Запада символизировать…